"КАРА КЕМПИРНА"
Так называли в нашем ауле одну бабушку. Она жила с нами по соседству. Помню ее хорошо и вряд ли уже забуду. И хорошо, что в моей жизни были вот такие бабушки. Потому что "бог не может быть везде одновременно, поэтому он создал матерей"
_______
Кара кемпир.
Один из самых памятных детских страхов связан у меня, почему-то, с добрейшей Кумис-апа.
Жила у нас в ауле такая старушка. Особенность ее была в том, что она умела разговаривать стихами. Тягучим таким, размеренным речитативом. На любую тему. Даже когда в магазин шла и то по пути стихи складывала. А один раз ей фельдшер систему поставил, так она тут же и выдала:
- Ақ сиса, қызыл сиса, сиса, сиса...
Мен алып жатырмын капельниса (Строчка из песни народного акына Жаяу Муса).
Забавная была бабушка. Ее любили.
Жила она себе тихо, скромно. Одна. Всех ее троих сыновей и мужа убило на войне…
Из всего хозяйства у ней было – коза тощая с поломанным рогом, да три курицы с петухом.
Все.
И собака.
Кстати, о собаке. Я ни разу не слышал, что б она лаяла. Этим она сильно отличалась от всех остальных аульных собак. Какая-то она была не по-псиному добрая. Ластилась ко всем. Не зря говорят, что собаки часто на своих хозяев похожи. Кумис-апа ее даже не привязывала, и та ходила с ней повсюду. Лохматая, колченогая, с белым пятном посреди лба.
Обычно Кумис-апа возилась у себя в огороде. Или копошилась во дворе.
Хлеб она еще умела печь. Знатный хлеб! С луком. Его вкус остался со мной на всю жизнь.
Помню.
Вначале Кумис-апа не спеша раскладывалась. Чтобы все под рукой было. Надевала белый передник, завязывала на затылке платок. Потом высыпала горкой муку в алюминиевую чашку и разбивала туда яйцо. Потом лила воду из ковшика. Все перемешивала. И так у нее все ловко получалось.
Я смотрел на ее натруженные руки, со слегка вздутыми венами, на узловатые ее пальцы. Она принималась раскатывать тесто и старые серебряные браслеты на ее запястьях едва слышно позвякивали в такт.
Потом она нарезала лук и мне было удивительно, почему у ней не выступают слезы на глазах. У моей мамы всегда выступали. И у меня тоже. У всех. А лицо Кумис-апа, сплошь в мелких морщинках, оставалось задумчивым и каким-то даже отрешенным.
Потом она брала плоский чугунок и смазывала днище маслом. Потом укладывала туда лепешку. Продавливала пальцами, придавая ему форму маленького солнца, и накрывала такой же плоской крышкой.
Потом она разводила огонь во дворе и когда дрова прогорали, пристраивала тяжелую посудину в самую его середку. Туда, в самый жар. Потом брала маленькими щипцами угольки и обкладывала ими чугунок со всех сторон.
И все. Теперь надо было ждать.
Вскоре по всему двору потихоньку начинал распространяться тоненький аромат горячего хлеба.
Иногда она пекла сразу семь лепешек. Но уже маленьких. Потом выходила на улицу и раздавала их детям. А мы и рады. Мы тогда не очень понимали, что это – поминальные лепешки. А нам какая разница? Лишь бы поесть. А они были такими вкусными...
Иногда я забегал к ней по-соседски выпить пиалушку айрана или взять комочек курта. Он обычно сушился у ней на крыше сарая.
Так и жили.
Но однажды она меня напугала. Кумис-апа. Вернее, я сам испугался…
Стоял май. По-моему это было даже девятое мая. Праздник. День победы.
Возле клуба из репродукторов гремела музыка. В перерывах местный аккордеонист – Калижан-ага – исполнял марши. У него не хватало одного пальца на правой руке, мизинца. Оторвало где-то на войне, но это ему не мешало. И он залихватски играл.
Трепыхались на ветру алые кумачи. Народ веселился, гулял. В толпе выделялись ветераны. Нарядные. С орденами и медалями на лацканах выглаженных пиджаков.
В тот день, помню, школьники уже выступили: спели песни и прочитали стихи в клубе. Тут же был развернут буфет с лимонадом и беляшами. Отовсюду доносился смех и вообще во всем чувствовалось особое торжественное настроение.
Солнце пекло. На улице становилось нестерпимо жарко и мне захотелось пить. До колонки далеко, а денег на лимонад не было и тогда я, по своему обыкновению, решил заскочить к Кумис-апа. За айраном.
Забежал к ней во двор, чуть приоткрыл дверь и…услышал. Ее веселый голос. Она с кем-то разговаривала. Наверное, гости, подумал я и на цыпочках пересек коридорчик. Осторожно заглянул в комнату.
А там…
Там, посреди гостиной, стоял дастархан. Он был накрыт красивой белой скатертью. По столу были щедро рассыпаны свежие баурсаки и щелпеки. И еще конфеты с пряниками. И еще много-много всяких разных вкусностей.
Стояли по краям пиалушки с чаем. От них еле заметно поднимался пар. А сам чай был темно-коричневый, со сливками, наваристый, густой. Старики такой пьют.
Кумис-апа сидела рядом с самоваром. Счастливая!
Но я испугался…
Потому что…
Потому что она сидела… одна. За столом никого не было. А Кумис-апа сидела и… разговаривала. Причем «разговаривала» со своими сыновьями, называя каждого по имени! Она даже смеялась местами! Да еще так заливисто! Прям закатывалась!
Она рассказывала им про свою козу, которая залезла на прошлой неделе в чужой огород и поела там капусту. И что соседи из-за этого сильно ругались. И что ей пришлось заглаживать потом свою вину молоком, которое она сдоила с той же самой козы и отнесла крынку к соседям.
- Нате, говорю им! - смеялась Кумис-апа, - Берите. Вот вам ваша капуста. Моя коза извиняется.
Я в ужасе попятился к двери и осторожно выскользнул наружу. И там уже понесся, как очумелый, в сторону дома.
Залетел к себе домой и с порога заорал:
- Мама! Мама! Там Кумис-апа!
- Что?
- Она с ума сошла!
- Как это?
- Она там сидит в комнате одна и пьет чай!
- Ну и что? Пусть пьет, - удивилась мама.
- Но там никого нет! - задыхался я. - Она там одна сидит и разговаривает!
Мама в ответ грустно улыбнулась и ничего не сказала. Лишь приобняла меня и погладила по голове.
- Ничего, сынок, - вздохнула она. - Пусть сидит. Ты правильно сделал, что не стал ей мешать.
Но с тех пор я перестал ходить к Кумис-апа.
Я боялся.
А однажды она снова вынесла на улицу семь маленьких лепешек. Пацаны побежали к ней наперегонки. Она раздала всем по хлебу и напомнила:
- Не забудьте сказать «тие берсін»! (Ритуальное пожелание)
Потом протянула хлебушек мне и улыбнулась:
- А ты чего перестал появляться?
- А это…а вот… болел, - стал я мямлить. - Я тут вот на днях…
Кумис-апа не дала мне договорить, обняла крепко, прижала к себе, понюхала мои волосы на макушке.
- Не бойся, - сказала она. - Все хорошо.
И так она это по-доброму сказала, так покойно, что я тут же забыл про свой страх.
И снова стал бегать к ней за айраном, иримшиком, куртом...
А однажды зимой она связала мне носки. Из козьей шерсти. Теплые.
И мне жутко не нравилось, когда пацаны в своем кругу затевали про нее разговоры, рассказывая всякие небылицы.
- Она чокнутая! - говорил Нуркен, наш старшак. - Явно чокнутая.
- Откуда ты знаешь? - вступался я.
- Да все знают, - хмыкал Нуркен. - Просто помалкивают.
И в такие моменты мне хотелось драться, потому что у меня не хватало слов, чтоб защитить Кумис-апа. Но Нуркен был сильнее меня. К тому же он был беззлобный пацан. Не жадный.
А когда Кумис-апа заболела…
Родных, как я уже говорил, никого не осталось. За ней ухаживали соседи. По очереди. И в один из дней, когда ей стало совсем плохо, – она уже плохо видела и не поднималась, – Кумис-апа попросила, чтобы позвали ей сына. Самого младшего. Любимого. Жанибека…
Похоронка на него пришла последней.
Взрослые в панике всполошились. Заметались туда-сюда. Что делать? Как быть?
И тогда Ашим, аульный зоотехник, пришел, открыл тихонько сундук, что стоял в углу, и вытащил оттуда телогрейку. Старую такую застиранную фуфайку. В ней когда-то Жанибек ходил в школу.
Потом натянул ее кое-как на себя, благо сам был маленький, невысокий, и подсел к Кумис-апа. Прокашлялся осторожно в кулак. Кумис-апа тут же встрепенулась:
- Кім бұл? (Кто это?)
Чуть приподнялась и подслеповатой рукой стала шарить вокруг. Потянулась к силуэту, коснулась рукава и вдруг вцепилась в него мертвой хваткой, сжала до белизны в пальцах:
- Жәнібек, - позвала она, задыхаясь от волнения. - Жәнібек, балам-ау, кайда жұрсің? (Куда ж ты пропал, сынок?)…
И до-олго потом она с ним разговаривала. «С Жанибеком». О чем-то все шутила и смеялась. Как в тот раз, с самоваром.
И пока Кумис-апа так «разговаривала», Ашим сидел смирно и не
двигался. Боялся шевельнуться. Лишь один раз из глаз его выступила предательски и потекла по жестким усам предательская слеза и капнула на пол.
Потом Кумис-апа устала и ослабила руку.
- Жарайды, - сказала она довольная. - Мен болдым. Сен маған қарама, бара бер (Ну все, мне пора. А ты ступай).
И Ашим поднялся. Тихо вышел во двор. Закурил дрожащей рукой сигарету.
…Кумис-апа хоронили всем аулом. Старики на похоронах еще говорили, что хорошо умерла Кара кемпир. Так у нас называли люди между собой Кумис-апа. У себя дома умерла. Не на чужбине. Среди своих. Поэтому улыбалась
( С) ЕрмекТурсунов
#жизнь
Так называли в нашем ауле одну бабушку. Она жила с нами по соседству. Помню ее хорошо и вряд ли уже забуду. И хорошо, что в моей жизни были вот такие бабушки. Потому что "бог не может быть везде одновременно, поэтому он создал матерей"
_______
Кара кемпир.
Один из самых памятных детских страхов связан у меня, почему-то, с добрейшей Кумис-апа.
Жила у нас в ауле такая старушка. Особенность ее была в том, что она умела разговаривать стихами. Тягучим таким, размеренным речитативом. На любую тему. Даже когда в магазин шла и то по пути стихи складывала. А один раз ей фельдшер систему поставил, так она тут же и выдала:
- Ақ сиса, қызыл сиса, сиса, сиса...
Мен алып жатырмын капельниса (Строчка из песни народного акына Жаяу Муса).
Забавная была бабушка. Ее любили.
Жила она себе тихо, скромно. Одна. Всех ее троих сыновей и мужа убило на войне…
Из всего хозяйства у ней было – коза тощая с поломанным рогом, да три курицы с петухом.
Все.
И собака.
Кстати, о собаке. Я ни разу не слышал, что б она лаяла. Этим она сильно отличалась от всех остальных аульных собак. Какая-то она была не по-псиному добрая. Ластилась ко всем. Не зря говорят, что собаки часто на своих хозяев похожи. Кумис-апа ее даже не привязывала, и та ходила с ней повсюду. Лохматая, колченогая, с белым пятном посреди лба.
Обычно Кумис-апа возилась у себя в огороде. Или копошилась во дворе.
Хлеб она еще умела печь. Знатный хлеб! С луком. Его вкус остался со мной на всю жизнь.
Помню.
Вначале Кумис-апа не спеша раскладывалась. Чтобы все под рукой было. Надевала белый передник, завязывала на затылке платок. Потом высыпала горкой муку в алюминиевую чашку и разбивала туда яйцо. Потом лила воду из ковшика. Все перемешивала. И так у нее все ловко получалось.
Я смотрел на ее натруженные руки, со слегка вздутыми венами, на узловатые ее пальцы. Она принималась раскатывать тесто и старые серебряные браслеты на ее запястьях едва слышно позвякивали в такт.
Потом она нарезала лук и мне было удивительно, почему у ней не выступают слезы на глазах. У моей мамы всегда выступали. И у меня тоже. У всех. А лицо Кумис-апа, сплошь в мелких морщинках, оставалось задумчивым и каким-то даже отрешенным.
Потом она брала плоский чугунок и смазывала днище маслом. Потом укладывала туда лепешку. Продавливала пальцами, придавая ему форму маленького солнца, и накрывала такой же плоской крышкой.
Потом она разводила огонь во дворе и когда дрова прогорали, пристраивала тяжелую посудину в самую его середку. Туда, в самый жар. Потом брала маленькими щипцами угольки и обкладывала ими чугунок со всех сторон.
И все. Теперь надо было ждать.
Вскоре по всему двору потихоньку начинал распространяться тоненький аромат горячего хлеба.
Иногда она пекла сразу семь лепешек. Но уже маленьких. Потом выходила на улицу и раздавала их детям. А мы и рады. Мы тогда не очень понимали, что это – поминальные лепешки. А нам какая разница? Лишь бы поесть. А они были такими вкусными...
Иногда я забегал к ней по-соседски выпить пиалушку айрана или взять комочек курта. Он обычно сушился у ней на крыше сарая.
Так и жили.
Но однажды она меня напугала. Кумис-апа. Вернее, я сам испугался…
Стоял май. По-моему это было даже девятое мая. Праздник. День победы.
Возле клуба из репродукторов гремела музыка. В перерывах местный аккордеонист – Калижан-ага – исполнял марши. У него не хватало одного пальца на правой руке, мизинца. Оторвало где-то на войне, но это ему не мешало. И он залихватски играл.
Трепыхались на ветру алые кумачи. Народ веселился, гулял. В толпе выделялись ветераны. Нарядные. С орденами и медалями на лацканах выглаженных пиджаков.
В тот день, помню, школьники уже выступили: спели песни и прочитали стихи в клубе. Тут же был развернут буфет с лимонадом и беляшами. Отовсюду доносился смех и вообще во всем чувствовалось особое торжественное настроение.
Солнце пекло. На улице становилось нестерпимо жарко и мне захотелось пить. До колонки далеко, а денег на лимонад не было и тогда я, по своему обыкновению, решил заскочить к Кумис-апа. За айраном.
Забежал к ней во двор, чуть приоткрыл дверь и…услышал. Ее веселый голос. Она с кем-то разговаривала. Наверное, гости, подумал я и на цыпочках пересек коридорчик. Осторожно заглянул в комнату.
А там…
Там, посреди гостиной, стоял дастархан. Он был накрыт красивой белой скатертью. По столу были щедро рассыпаны свежие баурсаки и щелпеки. И еще конфеты с пряниками. И еще много-много всяких разных вкусностей.
Стояли по краям пиалушки с чаем. От них еле заметно поднимался пар. А сам чай был темно-коричневый, со сливками, наваристый, густой. Старики такой пьют.
Кумис-апа сидела рядом с самоваром. Счастливая!
Но я испугался…
Потому что…
Потому что она сидела… одна. За столом никого не было. А Кумис-апа сидела и… разговаривала. Причем «разговаривала» со своими сыновьями, называя каждого по имени! Она даже смеялась местами! Да еще так заливисто! Прям закатывалась!
Она рассказывала им про свою козу, которая залезла на прошлой неделе в чужой огород и поела там капусту. И что соседи из-за этого сильно ругались. И что ей пришлось заглаживать потом свою вину молоком, которое она сдоила с той же самой козы и отнесла крынку к соседям.
- Нате, говорю им! - смеялась Кумис-апа, - Берите. Вот вам ваша капуста. Моя коза извиняется.
Я в ужасе попятился к двери и осторожно выскользнул наружу. И там уже понесся, как очумелый, в сторону дома.
Залетел к себе домой и с порога заорал:
- Мама! Мама! Там Кумис-апа!
- Что?
- Она с ума сошла!
- Как это?
- Она там сидит в комнате одна и пьет чай!
- Ну и что? Пусть пьет, - удивилась мама.
- Но там никого нет! - задыхался я. - Она там одна сидит и разговаривает!
Мама в ответ грустно улыбнулась и ничего не сказала. Лишь приобняла меня и погладила по голове.
- Ничего, сынок, - вздохнула она. - Пусть сидит. Ты правильно сделал, что не стал ей мешать.
Но с тех пор я перестал ходить к Кумис-апа.
Я боялся.
А однажды она снова вынесла на улицу семь маленьких лепешек. Пацаны побежали к ней наперегонки. Она раздала всем по хлебу и напомнила:
- Не забудьте сказать «тие берсін»! (Ритуальное пожелание)
Потом протянула хлебушек мне и улыбнулась:
- А ты чего перестал появляться?
- А это…а вот… болел, - стал я мямлить. - Я тут вот на днях…
Кумис-апа не дала мне договорить, обняла крепко, прижала к себе, понюхала мои волосы на макушке.
- Не бойся, - сказала она. - Все хорошо.
И так она это по-доброму сказала, так покойно, что я тут же забыл про свой страх.
И снова стал бегать к ней за айраном, иримшиком, куртом...
А однажды зимой она связала мне носки. Из козьей шерсти. Теплые.
И мне жутко не нравилось, когда пацаны в своем кругу затевали про нее разговоры, рассказывая всякие небылицы.
- Она чокнутая! - говорил Нуркен, наш старшак. - Явно чокнутая.
- Откуда ты знаешь? - вступался я.
- Да все знают, - хмыкал Нуркен. - Просто помалкивают.
И в такие моменты мне хотелось драться, потому что у меня не хватало слов, чтоб защитить Кумис-апа. Но Нуркен был сильнее меня. К тому же он был беззлобный пацан. Не жадный.
А когда Кумис-апа заболела…
Родных, как я уже говорил, никого не осталось. За ней ухаживали соседи. По очереди. И в один из дней, когда ей стало совсем плохо, – она уже плохо видела и не поднималась, – Кумис-апа попросила, чтобы позвали ей сына. Самого младшего. Любимого. Жанибека…
Похоронка на него пришла последней.
Взрослые в панике всполошились. Заметались туда-сюда. Что делать? Как быть?
И тогда Ашим, аульный зоотехник, пришел, открыл тихонько сундук, что стоял в углу, и вытащил оттуда телогрейку. Старую такую застиранную фуфайку. В ней когда-то Жанибек ходил в школу.
Потом натянул ее кое-как на себя, благо сам был маленький, невысокий, и подсел к Кумис-апа. Прокашлялся осторожно в кулак. Кумис-апа тут же встрепенулась:
- Кім бұл? (Кто это?)
Чуть приподнялась и подслеповатой рукой стала шарить вокруг. Потянулась к силуэту, коснулась рукава и вдруг вцепилась в него мертвой хваткой, сжала до белизны в пальцах:
- Жәнібек, - позвала она, задыхаясь от волнения. - Жәнібек, балам-ау, кайда жұрсің? (Куда ж ты пропал, сынок?)…
И до-олго потом она с ним разговаривала. «С Жанибеком». О чем-то все шутила и смеялась. Как в тот раз, с самоваром.
И пока Кумис-апа так «разговаривала», Ашим сидел смирно и не
двигался. Боялся шевельнуться. Лишь один раз из глаз его выступила предательски и потекла по жестким усам предательская слеза и капнула на пол.
Потом Кумис-апа устала и ослабила руку.
- Жарайды, - сказала она довольная. - Мен болдым. Сен маған қарама, бара бер (Ну все, мне пора. А ты ступай).
И Ашим поднялся. Тихо вышел во двор. Закурил дрожащей рукой сигарету.
…Кумис-апа хоронили всем аулом. Старики на похоронах еще говорили, что хорошо умерла Кара кемпир. Так у нас называли люди между собой Кумис-апа. У себя дома умерла. Не на чужбине. Среди своих. Поэтому улыбалась
( С) ЕрмекТурсунов
#жизнь
Подробнее
10 мес. назад
